Сегодня допрашивались два свидетеля обвинения: офицеры ФСБ, эксперт-взрывотехник Патрин Н.В. и его начальник отделения Кирсанов С.И. Интонации председательствующего Муранова стали ещё более вежливыми: казалось, ему неудобно отрывать от дела столь нужных обществу людей.
Показания их были уверенными, ясными, конкретными. Но адвокат Евгений Губин намеревался вытянуть из них нечто большее, чем подтверждение протоколов и показаний. Обыскивали они 27.10.13 «нехорошую квартиру», снятую Ильёй Романовым. Вырисовывалась подробная картина. Оказалось, что, ввиду возможной опасности взрыва, вначале в квартиру зашёл кинолог с собакой. Он должен был произвести лишь визуальный осмотр, доложил, что собака не реагирует, но сумочка подозрительная имеется. Потом в квартиру двинулся кто-то из фээсбэшной команды взрывотехников, в спецкостюме, но кто именно – мы так и не узнали. После зачтения письменных показаний, составленных при помощи Кирсанова следователем Кауркиным, оказалось, что все заслуги по обнаружению опасных находок и т.п. приписаны именно Кирсанову, а на суде он рассказал, что вначале в квартиру зашёл не он, он же только фотографировал (и командовал). Кирсанова не слишком смутили подобные расхождения, родившиеся под пером одарённого Кауркина, показания свои на следствии он тоже подтвердил. Ну, а если мелочи какие-то перепутаны – что за беда? Он действовал строго по инструкции и всегда готов выполнить свой долг (мой вывод).
Адвоката беспокоило одно обстоятельство: понятые явились на место обыска далеко не сразу. Конечно, смешно будет предположить, что взрывотехник притащил в спецкостюме банку с белым порошком, которую сам же потом и «обнаружил». Но в целях безопасности все полицейские и понятые находились первые десять минут на лестничной клетке, на полэтажа ниже, - вдруг бабахнет? – и сотрудники ФСБ действовали вне всякого визуального контроля. Понятые явились в комнату, когда содержимое «подрывной» сумки Романова было уже вынуто и разложено рядом с ней. Сделал это, по показаниям Патрина, первый взрывотехник в спецкостюме. Но у товарищей его, а всего их явилось четверо, было достаточно времени, чтобы добавить к «праздничному набору» возле сумки что-нибудь от себя, пока кто-то из них избавлялся от взрывчатого вещества и взрывного устройства. Вначале их обезвредили, а потом уже допустили понятых.
Что нашли? Пластиковую банку с белым порошком. С ним сразу же провели термопробу: подожгли миниатюрную дозу (на пластиковой вилке), она хлопнула с копотью – ясно, что взрывчатое вещество. Потом в банку добавили мыльной водички (с «Фэйри»), чтобы не жахнула, а потом и вовсе вылили в великую русскую реку Волгу. Оставив для пробы ещё минимальную дозу. Прокурор щеголял перед нами вначале, в обвинительном заключении, сотовыми долями граммов в тротиловом эквиваленте, а оказалось, что дело примерно так: подполковник Кирсанов прикинул на глаз размер банки – с пол-литра, подобным же образом оценил количество порошка - грамм двести? а потом умножил это число на 0.7, получив знаменитый тротиловый эквивалент. Отсюда те самые сотые доли, подавляющие своей «точностью» в обвинительном заключении. Не берусь оценивать действия Кирсанова с научной точки зрения, но нам, профанам, за словом «экспертиза» мерещилось нечто более величественное.
Ещё нашли пластиковой пузырёк с надписью «Перец», из пробки которого торчала трубочка для питья соков и коктейлей. Внутрь не заглядывали – взрывное устройство. Отвезли подальше и шарахнули по нему в спецусловиях чем-то вроде зубила. Взорвалось. По налёту серебристого цвета определили, что имели дело с алюминиевой пудрой. А поскольку сама она не взрывается, то добавили туда в своём воображении перекись ацетона. Спасибо Илье Романову за вопросы, заданные Патрину – скоро мы все ликвидируем свои пробелы в химии!
Ещё извлекли из сумки скотч, перекись водорода и всякую мелочь, которую память героических взрывотехников (и моя тоже) не зафиксировала.
Адвоката интересовали гвозди. Очевидно, одно дело – взорвать урну на крыльце ФСБ, шуму много, а жертв нет, другое – настоящую бомбу с обрезками гвоздей, которые убьют или ранят случайных прохожих. Ясно, что обвинение хотело бы выставить Романова алкоголиком и злодеем… Риэлтор Чижевский вспомнил о гвоздях, которые лежали среди инструментов хозяев квартиры – с десяток «соток» в банке. Кирсанов припомнил гвозди помельче. Причём на вопрос адвоката, видел ли он их именно в сумке Романова, уверенно ответил: да! Не мог же он знать, что через час Патрин расскажет нам, что ВСЕ предметы из сумки были вынуты и разложены возле неё уже первым взрывотехником, который первым вошёл в квартиру. И это был не Кирсанов… А почему бы офицеру ФСБ и не соврать?
Гвозди оказывались всё более странными. Лежали они, якобы, в сумке без всякой упаковки. Неизвестно, сколько и какие – никто не сосчитал и не измерил, и, что самое странное, не сфотографировал! По крайней мере, в материалах дела, в фототаблице обыска, они не запечатлены. Очень возможно, что их и вовсе нигде не было, кроме бурной фантазии следователя Кауркина. Я никак не могу себе представить: вот взрывотехник вытаскивает их манипулятором из сумки, без всякой упаковки, гвоздик за гвоздиком, по одному…
Допрашиваемых героев из ФСБ такие мелочи не волновали. Казалось, они были обижены: мы там были, бяку нашли, обезвредили, а вы нас о какой-то ерунде спрашиваете! Впрочем, судья Муранов спешил им на помощь: отвечайте покороче – «да - нет - не знаю», желая, видимо, ещё прибавить: что вы вообще этого адвокатишку слушаете?! Меньше скажете – быстрее домой пойдёте. Презумпция доверия представителям «своего» государства простёрла, по-видимому, и здесь свои крыла.
…После перерыва прокурор Езерский решил усыпить нас чтением всяческих протоколов: дескать, и рад бы не читать, но положено. Заснуть не давали его милые речевые обороты: «подписЯми», «ДВУХ тысяча четырнадцатом году», «либеральные коммунисты» и т.п. Кауркин обозвал в протоколе пишущую машинку «печатной», но это уже никого не волновало: рабочий день близился к концу. Остались только в памяти «трусы синего цвета, разрезанные, с загрязнениями и бурыми пятнами» - изъятые у несчастного Романова в больнице, среди прочих вещей, после взрыва. Сам он подчеркнул наличие у него тогда двух комплектов ключей от «нехорошей квартиры», но интригу пока раскрывать не стал. Ещё припомнил, при зачтении своей медицинской карты и описании операции, что висела у него, на кусочке кожи, фаланга большого пальца, да потом он её потерял. Ампутировали Илье всю кисть и сделали культю в нижней трети левого предплечья, выписав инвалидность III группы, а в придачу к ней некую «программу социальной реабилитации». Не её ли осуществляет сейчас дружная прокурорская ватага, при помощи судей и поддержке «гэбья»?!
P.S. Интересными оказались замечания подсудимого и защитника в связи с исследованием материалов о компьютере Ветошко и обнаруженном в его недрах файле с угрозами в отношении Шанцева и компании. Но это уже отдельная песня! Ждём появления в суде компьютерного эксперта Туренко...
25.06.15 Илья Мясковский
Показания их были уверенными, ясными, конкретными. Но адвокат Евгений Губин намеревался вытянуть из них нечто большее, чем подтверждение протоколов и показаний. Обыскивали они 27.10.13 «нехорошую квартиру», снятую Ильёй Романовым. Вырисовывалась подробная картина. Оказалось, что, ввиду возможной опасности взрыва, вначале в квартиру зашёл кинолог с собакой. Он должен был произвести лишь визуальный осмотр, доложил, что собака не реагирует, но сумочка подозрительная имеется. Потом в квартиру двинулся кто-то из фээсбэшной команды взрывотехников, в спецкостюме, но кто именно – мы так и не узнали. После зачтения письменных показаний, составленных при помощи Кирсанова следователем Кауркиным, оказалось, что все заслуги по обнаружению опасных находок и т.п. приписаны именно Кирсанову, а на суде он рассказал, что вначале в квартиру зашёл не он, он же только фотографировал (и командовал). Кирсанова не слишком смутили подобные расхождения, родившиеся под пером одарённого Кауркина, показания свои на следствии он тоже подтвердил. Ну, а если мелочи какие-то перепутаны – что за беда? Он действовал строго по инструкции и всегда готов выполнить свой долг (мой вывод).
Адвоката беспокоило одно обстоятельство: понятые явились на место обыска далеко не сразу. Конечно, смешно будет предположить, что взрывотехник притащил в спецкостюме банку с белым порошком, которую сам же потом и «обнаружил». Но в целях безопасности все полицейские и понятые находились первые десять минут на лестничной клетке, на полэтажа ниже, - вдруг бабахнет? – и сотрудники ФСБ действовали вне всякого визуального контроля. Понятые явились в комнату, когда содержимое «подрывной» сумки Романова было уже вынуто и разложено рядом с ней. Сделал это, по показаниям Патрина, первый взрывотехник в спецкостюме. Но у товарищей его, а всего их явилось четверо, было достаточно времени, чтобы добавить к «праздничному набору» возле сумки что-нибудь от себя, пока кто-то из них избавлялся от взрывчатого вещества и взрывного устройства. Вначале их обезвредили, а потом уже допустили понятых.
Что нашли? Пластиковую банку с белым порошком. С ним сразу же провели термопробу: подожгли миниатюрную дозу (на пластиковой вилке), она хлопнула с копотью – ясно, что взрывчатое вещество. Потом в банку добавили мыльной водички (с «Фэйри»), чтобы не жахнула, а потом и вовсе вылили в великую русскую реку Волгу. Оставив для пробы ещё минимальную дозу. Прокурор щеголял перед нами вначале, в обвинительном заключении, сотовыми долями граммов в тротиловом эквиваленте, а оказалось, что дело примерно так: подполковник Кирсанов прикинул на глаз размер банки – с пол-литра, подобным же образом оценил количество порошка - грамм двести? а потом умножил это число на 0.7, получив знаменитый тротиловый эквивалент. Отсюда те самые сотые доли, подавляющие своей «точностью» в обвинительном заключении. Не берусь оценивать действия Кирсанова с научной точки зрения, но нам, профанам, за словом «экспертиза» мерещилось нечто более величественное.
Ещё нашли пластиковой пузырёк с надписью «Перец», из пробки которого торчала трубочка для питья соков и коктейлей. Внутрь не заглядывали – взрывное устройство. Отвезли подальше и шарахнули по нему в спецусловиях чем-то вроде зубила. Взорвалось. По налёту серебристого цвета определили, что имели дело с алюминиевой пудрой. А поскольку сама она не взрывается, то добавили туда в своём воображении перекись ацетона. Спасибо Илье Романову за вопросы, заданные Патрину – скоро мы все ликвидируем свои пробелы в химии!
Ещё извлекли из сумки скотч, перекись водорода и всякую мелочь, которую память героических взрывотехников (и моя тоже) не зафиксировала.
Адвоката интересовали гвозди. Очевидно, одно дело – взорвать урну на крыльце ФСБ, шуму много, а жертв нет, другое – настоящую бомбу с обрезками гвоздей, которые убьют или ранят случайных прохожих. Ясно, что обвинение хотело бы выставить Романова алкоголиком и злодеем… Риэлтор Чижевский вспомнил о гвоздях, которые лежали среди инструментов хозяев квартиры – с десяток «соток» в банке. Кирсанов припомнил гвозди помельче. Причём на вопрос адвоката, видел ли он их именно в сумке Романова, уверенно ответил: да! Не мог же он знать, что через час Патрин расскажет нам, что ВСЕ предметы из сумки были вынуты и разложены возле неё уже первым взрывотехником, который первым вошёл в квартиру. И это был не Кирсанов… А почему бы офицеру ФСБ и не соврать?
Гвозди оказывались всё более странными. Лежали они, якобы, в сумке без всякой упаковки. Неизвестно, сколько и какие – никто не сосчитал и не измерил, и, что самое странное, не сфотографировал! По крайней мере, в материалах дела, в фототаблице обыска, они не запечатлены. Очень возможно, что их и вовсе нигде не было, кроме бурной фантазии следователя Кауркина. Я никак не могу себе представить: вот взрывотехник вытаскивает их манипулятором из сумки, без всякой упаковки, гвоздик за гвоздиком, по одному…
Допрашиваемых героев из ФСБ такие мелочи не волновали. Казалось, они были обижены: мы там были, бяку нашли, обезвредили, а вы нас о какой-то ерунде спрашиваете! Впрочем, судья Муранов спешил им на помощь: отвечайте покороче – «да - нет - не знаю», желая, видимо, ещё прибавить: что вы вообще этого адвокатишку слушаете?! Меньше скажете – быстрее домой пойдёте. Презумпция доверия представителям «своего» государства простёрла, по-видимому, и здесь свои крыла.
…После перерыва прокурор Езерский решил усыпить нас чтением всяческих протоколов: дескать, и рад бы не читать, но положено. Заснуть не давали его милые речевые обороты: «подписЯми», «ДВУХ тысяча четырнадцатом году», «либеральные коммунисты» и т.п. Кауркин обозвал в протоколе пишущую машинку «печатной», но это уже никого не волновало: рабочий день близился к концу. Остались только в памяти «трусы синего цвета, разрезанные, с загрязнениями и бурыми пятнами» - изъятые у несчастного Романова в больнице, среди прочих вещей, после взрыва. Сам он подчеркнул наличие у него тогда двух комплектов ключей от «нехорошей квартиры», но интригу пока раскрывать не стал. Ещё припомнил, при зачтении своей медицинской карты и описании операции, что висела у него, на кусочке кожи, фаланга большого пальца, да потом он её потерял. Ампутировали Илье всю кисть и сделали культю в нижней трети левого предплечья, выписав инвалидность III группы, а в придачу к ней некую «программу социальной реабилитации». Не её ли осуществляет сейчас дружная прокурорская ватага, при помощи судей и поддержке «гэбья»?!
P.S. Интересными оказались замечания подсудимого и защитника в связи с исследованием материалов о компьютере Ветошко и обнаруженном в его недрах файле с угрозами в отношении Шанцева и компании. Но это уже отдельная песня! Ждём появления в суде компьютерного эксперта Туренко...
25.06.15 Илья Мясковский
